Что могу сказать после прочтения? Очень «вкусная» книга. Вот она русская классика: какие характеры, психологизм, погружение в атмосферу. Прочтёшь какую-нибудь фразу и наслаждаешься её красотой, лаконичностью, округлостью, играешь ею. Понимаешь, что это вроде тот же русский, на котором сам говоришь, а с другой стороны, и не тот. Вроде те же слова, да чуть другой их порядок, вроде не совсем так употреблён этот союз, или предлог. Понимаешь, что лет через сто пятьдесят и наш язык будет восприниматься архаичным.

А характеры такие же, как и сейчас, и отношения такие же, и соблазны, и страхи, и подводные камни, и их преодоление. И, как и во все времена, страшно встречаться с собой настоящим... В этом основной конфликт, который, на самом деле, не зависит ни от социального строя, ни от экономической конъюнктуры, ниотчегошеньки не зависит.

У каждого героя романа своя правда. Я не беру в расчёт Тарантьева и Мухоярова, эти мне каких-нибудь злодеев Диккенса напоминают (в «Оливере Твисте», например) или каких-нибудь современных чёрных риэлторов, хотя и они, и диалоги их описаны настолько жизненно, что читать одно удовольствие. А вот у Обломова, Штольца, Ольги и Пшеницыной, да ещё у Захара своя правда, свои интересы и своя мотивация, зачастую не осознаваемая, но определяющая весь их жизненный путь.

Послушаем ка кто что говорит.

Прошу: Илья Ильич Обломов, собственной персоной:

С полчаса он всё лежал, мучась этим намерением, но потом рассудил, что успеет ещё сделать это и после чаю, а чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более что ничто не мешает думать и лёжа.

Так и сделал. После чаю он уже приподнялся с своего ложа и чуть было не встал; поглядывая на туфли, он даже начал спускать к ним одну ногу с постели, но тотчас же опять подобрал её.

Пробило половина десятого, Илья Ильич встрепенулся.

Штольц глазами Тарантьева:

Хорош мальчик! Вдруг из отцовских сорока сделал тысяч триста капиталу, и в службе за надворного перевалился, и учёный... теперь вон ещё путешествует! Пострел везде поспел! Разве настоящий-то хороший русский человек станет всё это делать? Русский человек выберет что-нибудь одно, да и то ещё не спеша, потихоньку да полегоньку, кое-как, а то на-ко, поди! Добро бы в откупа вступил –ну, понятно, отчего разбогател; а то ничего, так, на фу-фу! Нечисто! Я бы под суд этаких! Вот теперь шатается черт знает где! Зачем он шатается по чужим землям?

Кстати, об откупах... Откуп – приобретавшееся за определённый денежный взнос в государственную казну монопольное право торговли какими-либо товарами или право взыскания налогов от подобной торговли.

Штольц с Обломовым:

– Ах!.. - произнёс Обломов, махнув рукою.

– Что случилось?

– Да что: жизнь трогает!

– И слава Богу! - сказал Штольц.

– Как слава Богу! Если б она всё по голове гладила, а то пристаёт, как, бывало, в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнёт исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком... мочи нет!

Обломов про отношения:

– Хорошо, если б и страсти так кончались, а то после них остаются дым, смрад, а счастья нет! Воспоминания – один только стыд и рвание волос.

Да, страсть надо ограничить, задушить и утопить в женитьбе.

В романе есть несколько сверхнапряжённых моментов, когда, вот он, кажется, – момент истины. Между этими главными пунктами, «верстовыми столбами» такое размеренное, слегка дремотное повествование, по-своему прелестное. Но в эти моменты воздух как будто становится настолько густым, что как будто и дышать трудно.

Во-первых, это расставание Ольги с Обломовым. Так описано, что ставишь себя на место Обломова и чувствуешь себя так, будто это тебя бросают, а не его.

Она молчала, глядя на него пристально, как привидение.

Он смутно догадывался, какой приговор ожидал его, и взял шляпу, но медлил спрашивать: ему страшно было услыхать роковое решение и, может быть, без апелляции. Наконец он осилил себя.

– Так ли я понял?.. – спросил он её изменившимся голосом.

Она медленно, с кротостью наклонила, в знак согласия, голову. Он хотя до этого угадал её мысль, но побледнел и всё стоял перед ней.

Встречу Штольца и Ольги, когда в ответ на неудобный вопрос:

Ольга пристально лорнировала проезжавшую коляску.

Куплю себе, пожалуй, лорнет и буду лорнировать... проезжающие машины...

Встреча Обломова и Штольца, когда ещё вроде можно что-то изменить:

– Знаю, чувствую... Ах, Андрей, всё я чувствую, всё понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел... Может быть, в последний раз было ещё возможно. Теперь... (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно... Иди и не останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы – это Бог видит, но не стою твоих хлопот.

Наконец, очень интересно окончание романа, где рассказывается о судьбе Захара – слуги, уже после смерти Обломова.

– Я бы хотел знать, откуда нищие берутся?
– Как откуда? Из разных щелей и углов наползают...
– Я не то спрашиваю, я хотел бы знать: как можно сделаться нищим, стать в это положение? Делается ли это внезапно или постепенно, искренно или фальшиво?

И вот Захар и отвечает на этот вопрос:

Всё не то теперь, не по-прежнему; хуже стало. В лакеи грамотных требуют; да и у знатных господ нет уж этого, чтоб в передней битком набито было народу. Всё по одному, редко где два лакея. Сапоги сами снимают с себя: какую-то машинку выдумали! – с сокрушением продолжал Захар. – Срам, стыд, пропадает барство!

В общем Штольц предлагает Захару ехать к нему в деревню, где он выделяет ему угол. И что вы думаете? Захар отказывается. ОТ-КА-ЗЫ-ВА-ЕТ-СЯ! И остаётся на паперти, тем самым красноречиво отвечая на вопрос в том плане, что нищими становятся вполне сознательно, и когда подворачивается возможность что-то изменить, не очень-то хотят они это делать, впрочем, как и мы все.